Масутацу Ояма. Встречи в залах Нью-Йорка (продолжение)

 

По японским меркам я – никакой не классик, а лишь скромный последователь общеизвестного учения. Я один из многих, кто отдал каратэ всю жизнь. В моей стране я – не ископаемое, а лишь прилежный труженик, достойный хоть какой-то доли уважения сограждан. На ту пору в Америке, параллельно с увлечением каратэ, многие начинали интересоваться кекусин. Все то же, что и везде, это неизбежное сравнение разных стилей. Сначала любопытства ради, а потом и ради быстрого успеха: я лично знал многих американцев, не устоявших перед искушением.

 

Так или иначе, я благодарен Америке за то, что она приняла меня, приняла такого, как я есть. Во мне росту всего-навсего каких-нибудь сто семьдесят сантиметров. Обычно рослые американцы в упор не замечают коротышек, а тут такой успех! «Куда ты бредешь, человек, и откуда? Место японца – у себя на земле», – так сказал кто-то из писателей. Я, выходец из далеких мест, где рождаются боевые искусства, всегда, признаться, чувствовал себя не в своей тарелке, когда приходилось разъезжать по странам. Ничто особенно не радовало, ничему не удивлялся. Катился, словно шар, руководствуясь одним лишь смутным мановением, полагаясь только на интуицию. Часто утешал себя, когда одолевали сомнения:

 

 

В Америке есть все, по крайней мере, так считают американцы. В американских залах я насмотрелся на бойцов высокого класса, видел скорость, отточенное мастерство, силу. Но не заметил главного – духа. Японское боевое искусство без этого духа невозможно. Его нельзя в себе развить, не имея устоев морали. Японская мораль настолько отличается от американской, что их даже сравнивать нельзя. Духовный склад человека, который принялся осваивать мастерство боя, имеет далеко не второстепенное значение, однако, лишь немногим дано это понять.

 

Возьмем хотя бы все того же Лестера Макройда. Я занимался с ним индивидуально, в глубокой тайне, на одном из двадцати трех этажей небоскреба, совладельцем которого он являлся. Бился я над ним, бился, определенного результата мы все-таки достигли, но внутреннее самолюбование слишком прочно засело в этом человеке, давным-давно сделавшись его второй натурой. Так что мои выкладки о духе и другой морали не возымели должного успеха.

 

У нас в Японии свои проблемы, у них – свои. Новый Свет, проникнутый духом состязания, соревновательности, не успел усвоить главного, понять жизнь во всей ее глубине. В ходе своих путешествий я достаточно хорошо узнал Старый и Новый Свет, но не прирос к ним душой. Я не оттуда. Их стремления, мечты и прочая суета всегда были для меня далеки и непонятны. Настоящий приверженец каратэ, где бы он ни очутился, куда бы ни попал, всегда остается самим собой, его не покроет случайный налет, он никогда не поддастся случайным настроениям, по крайней мере, не даст надолго увлечь себя в водоворот.

 

Тестирование, которое я позволял себе иногда проводить, выявило слишком мало истинных сторонников каратэ в Америке. Одного только Макройда я тестировал целых три дня, пытаясь досконально изучить его повадки и врожденные наклонности, чтобы потом, опираясь хотя бы на этот скудный опыт, каким-то образом сформировать из заядлого плэйбоя уважаемую личность. Результат был настолько бедным, что я впредь дал себе обещание не работать над слишком неподатливым в духовном смысле материалом.

 

Приближался день моего отъезда, слишком уж много неотложных дел накопилось в Японии за время моего отсутствия. Покидая Америку, я неустанно подытоживал свой вклад, суммировал в уме все то хорошее, что мне удалось-таки посеять на этой чуждой мне заокеанской почве.