МИФОЛОГИЧЕСКИЕ БАТАЛИИ: к развенчанию мифов каратэ

* * *

Признаться, в ряде позиций я согласен с тем, что сказал Николай. В первую очередь – с его критикой отдельных элементов техники каратэ Кёкусин.

Действительно, на мой взгляд, временами в каратэдо Кёкусин имеют место утрирование и недопонимание. Однако далеко не всегда и не везде. Во всяком случае, в исполнении лучших мастеров Кёкусин-кан – кантё Рояма Хацуо, Окадзаки Хирото, Исидзима Масахидэ – я лично не видел «огромного размаха рук маваси-укэ» и не слышал «утробного рева». На самом деле, Кёкусин, представляя собой чрезвычайно широкое движение, очень разный, и в нем есть как люди, которые имеют только весьма отдаленное представление о классической технике каратэ, так и люди, которые владеют ею на самом высшем уровне. Так что не надо обобщать!

Впрочем, владение техникой – это только одна из многих составляющих боевого  мастерства, лишь один из целого ряда факторов, обеспечивающих победу в бою. Однако Николай почему-то забывает об этом. Во всяком случае, мне так кажется, когда я слышу, когда он говорит  что-то о ста очках форы и грозит протыкновением пальцами…

В чем я категорически не могу согласиться с Николаем, так это с той формой, в какой он делится своими взглядами, и с тем местом и контекстом, которые он для этого выбрал.

Каждый имеет право на личное мнение, и Николай тоже. Но, уж коли берешься рассуждать о «заповедях будзюцу», первой из которых называешь «скромность», так, может быть, и самому стоит вести себя скромнее?

Стоит ли выбирать фоном для своих многомудрых  рассуждений о том, как «отличить  истину от подделки» собственное  далеко не идеальное исполнение ката и не имеющую никакого отношения  к реальному бою демонстрацию условных приемов на статично стоящем, словно статуя, партнере?

Для чего вообще это сделано? Наверное, эта картинка должна убеждать нас, что уж сам-то Николай прошел этот самый «Путь», который «требует полной самоотдачи, фанатизма, самокритики и, конечно же, личных занятий с учителем». И уж он-то, со своими 33 годами занятий, конечно, стоит настолько выше кого бы то ни было со своим «Знанием», что вправе давать любые оценки людям, жизни которых составляют едва ли не самые значимые страницы истории японских боевых искусств, мастерам, создавшим крупнейшие организации, объединяющие миллионы последователей. Впрочем, едва ли Николай замахнулся на это. Скорее, не продумал в полной мере вопрос.

Как не продумал и то, зачем начинать передачу, посвященную современной системе комплексного единоборства «Цушингэн», с высказываний не только по сути, но по форме («быстренько объяснил», «хилое телосложение», «вздорный характер» и т.д.) оскорбительных в отношении целого ряда выдающихся деятелей будо?! С высказываний, которые совершенно не гармонируют с его же заявлениями о своем глубоком почтении ко всем единоборствам.

Что же такого увидел Николай в «Цушингэн» (которую, уж коль скоро вы используете японскую терминологию, правильно называть «ЦУСИНГАН»), что подвигло его устроить «разнос» целому ряду людей, чьи имена святы для миллионов последователей? Почему Ямагути, Фунакоси, Ояма, Кано и другие оказались у него лишь фоном, на котором он решил спеть хвалебную песню в адрес очередного новодельного стиля, создание которых он так порицает? Неужели именно в «Цушингэн» Николай – обладатель черных поясов по нескольким школам каратэ – узрел самое гениальное творение человечества в области боевых искусств, рядом с которым померкло всё сделанное предшественниками? Просто удивительно!

Но, ладно! Оставим в стороне этику, предпочтения и вкусы Николая Коровина в области боевых искусств и перейдем к собственно историческому комментарию, который от меня и ожидают коллеги.

    

* * *

Почему-то распространилось такое мнение, что историком может быть любой человек, причем безо всякой подготовки. Прочитал пару книжек – и уже можешь компетентно рассуждать о том, у кого какой был характер.

В действительности, это совершенно не так. Более наивного и безответственного подхода трудно вообразить! Именно ему мы обязаны появлением десятков публикаций по истории боевых искусств, в которых авторы совершенно произвольно жонглируют фактами, искажают их самым нелепым образом, связывают друг с другом совершенно несвязуемое, делают невероятные по глупости выводы и обобщения.

Поразительно, но факт: большинству авторов совершенно неведом даже такой, казалось бы, доступный пониманию любого мало-мальски культурного человека основополагающий принцип исторического исследования, как принцип историзма.

Принцип историзма – это принцип рассмотрения мира, природных и социально-культурных явлений в динамике их изменения, становления во времени, в закономерном историческом развитии, предполагающий анализ объектов исследования в связи с конкретно-историческими условиями их существования.

Опускаясь до примитива, можно сказать, что  сравнивать уровень мастерства и  достижений Фунакоси, Ямагути и проч. нужно с уровнем мастерства других людей, которые жили в их же время. Что их вклад в развитие каратэ нужно определять по отношению к тому каратэ, которое существовало в их дни, и по тому, какие плоды этот вклад дал позднее.

Поразительно, но этот простейший принцип, по-видимому, Коровину не известен. Иначе как объяснить, что он не понимает очень простой вещи: не будь Фунакоси с его «единственной заслугой» в виде «хорошего образования, прилежности в занятиях Окинава-тэ и знания японского языка», то не было бы и тех самых Эноэда, Яхара, Кагава и пр., которыми Коровин так восторгается. Не умаляя и вообще не обсуждая мастерство названных мастеров Сётокан, думаю, что уместно процитировать здесь следующие слова видного американского ученого Макса Глюкманна: «Наука – это любая дисциплина, в которой дураки одного поколения могут пойти дальше той точки, которой достигли гении предыдущего поколения».

Конечно, глядя глазами современного человека на показы ката и кумитэ Фунакоси и  Ямагути, можно и улыбнуться. Но не стоит забывать, что не будь этих обладателей «хилых телосложений», не было бы и того атлетического, скоростного  каратэ, которое так нравится Коровину в исполнении Эноэда, Яхара, Кагава и т.д. И что сравнивать скорости мэтров нужно со скоростями их современников, а не со скоростями нынешних спортсменов-профессионалов, живущих в зале на средства спонсоров, получающих специальное питание и мощнейшую фармакологическую подготовку.

Поставив  себе задачей опровергнуть «весьма и весьма далекие от истины» легенды каратэ, Коровин, как ни странно, далее ударяется в чистую мифологию. Он сообщает нам: «То огромное, поистине неисчерпаемое наследие, что оставили нам старые мастера, невозможно выучить и понять в группе по сорок-пятьдесят человек занимающихся. За пять-десять лет не постигнуть всей глубины искусства. Путь этот требует полной самоотдачи, фанатизма, самокритики и, конечно же, личных занятий с учителем. Один на один. От сердца к сердцу… Наследие старых мастеров столь глубоко и необъятно, что на изучение его не хватит всей жизни». Далее Коровин противопоставляет «ложной» школе Кёкусин «истинную» окинавскую школу Годзю-рю, для постижения которой «и 10-15 лет мало, не говоря о каких-то двух-трех годах занятий».

Насколько я понимаю эти рассуждения Николая, не отличающиеся, впрочем, точностью формулировок, в контексте того видеоряда, который эти рассуждения сопровождает, он считает «истинным» каратэ окинавское, которое противопоставляет каратэ «ложному» - японскому и, в первую очередь Кёкусинкай.

Точка зрения далеко не новая. Опирается она на банальный миф о «золотом веке»: дескать, были на Окинаве великие мастера, которые бесконечно оттачивали и передавали из поколения в поколение великое боевое искусство, а потом пришли глупые японцы, ничего не поняли и всё испортили. Ну, что же, попытаемся разобраться, как было на самом деле.

Хотя  существуют разные точки зрения на происхождение каратэ, в настоящее  время большинство исследователей как в Японии, так и на собственно Окинаве сходятся в том, что сравнительно четкие организационные формы каратэ приобрело на Окинаве не так уж давно – только в конце 18 – первой половине 19 веков. Именно к этому времени относится деятельность таких столпов окинавского каратэ, как Сакугава Канга, Мацумура Сокон, Мацумора Косаку и др.

С целями практики каратэ в то время  много неясного. Ни о какой подготовке к борьбе с «японскими оккупантами» речь уже давно не идет. Скорее всего, занятия каратэ для дворян (а крестьяне никаким каратэ не занимались), лишенных права ходить по улице с оружием, были всего лишь способом рекреации и средством повысить самооценку.

Вплоть  до начала ХХ века окинавское каратэ не имело собственной письменной традиции. Это свидетельствует о крайне низком уровне разработки теории этого боевого искусства. Единственное исключение составляет загадочный текст под названием «Бубиси», по происхождению то ли окинавский, то ли китайский, созданный то ли на Окинаве на основе записей наставлений какого-то китайского мастера, то ли в Китае и привезенный в готовом виде, то ли в конце 19, то ли уже в начале 20 века… Впрочем, начало серьезного изучения «Бубиси» относится лишь к 1920-м годам.

До  начала ХХ века большинство «старых мастеров», столь любезных сердцу Коровина, десятилетиями практиковали по несколько ката, используя самые простейшие методики и снаряды. Каких результатов они при этом достигали, мы достоверно не знаем, так как никаких объективных данных на этот счет не существует.

Никаких школ не существовало, и именно поэтому  ученики, желавшие расширить свои знания, ходили от мастера к мастеру, перенимая  очередные ката. Причем эти ката зачастую оказывались пришедшими из разных китайских школ и совершенно не обязательно составляли единую СИСТЕМУ со всеми присущими СИСТЕМЕ особенностями.

Только  в конце 19 века был накоплен такой багаж знаний, что сложились объективные предпосылки для их отбора и синтеза в единую систему. Это нашло отражение, в первую очередь, в деятельности Итосу Анко, учителя Фунакоси, Мабуни и еще целого ряда знаменитых каратистов.

С восприятием китайских традиций окинавцами тоже было немало проблем.

Большинство известных ныне школ ушу Фуцзяни, откуда в основном и проникали на Окинаву сведения о боевых искусствах Китая, формировались в 18-19 веках, то есть практически синхронно с формированием каратэ на Окинаве. Причем контакты с китайцами в подавляющем большинстве случаев были краткосрочными, и, видимо, этим объясняется тот факт, что на Окинаве 18-19 веков не прижилась ни одна существующая в Китае школа ушу. Соответственно, восприятие ушу было неполным, фрагментарным, а потому окинавским мастерам приходилось попросту многое додумывать и разрабатывать самостоятельно.

И что характерно: во всей литературе по каратэ, созданной в первой половине ХХ века самыми крупными окинавскими мастерами того времени, такими, как Мияги Тёдзюн, Фунакоси Гитин, Мабуни Кэнва, Мотобу Тёки и т.д., мы не найдем НИ ОДНОГО МЕСТА, где автор оперировал бы такими важнейшими для теории и методики китайских ушу терминами, как цзинь, фацзинь, фали, гунфа, юнфа, таолу, ши и т.д. Иными словами, даже ведущим окинавским мастерам первой половины ХХ века эти термины не были известны.

Исключительно чтобы добавить конкретики, предлагаю обратиться к истории столь любимого Николаем «истинного каратэ» Годзю-рю.

У истоков этой школы стоит Хигаонна Канрё, который, обучаясь в Фуцзяни  якобы в качестве личного, особо приближенного ученика, «утидэси», перенял у мастера «Рю Рюко» («До Руко», «Ру Руко», «Руру-ко», «Рю Рёко» и т.д.) некий стиль кэмпо.

При этом даже уже прямые ученики мастера, включая его преемника Мияги Тёдзюн, не могли указать название этого «некоего стиля» кэмпо и привести иероглифическое написание имени учителя «Рю Рюко». Вплоть до сего дня исследователи бьются над тем, чтобы идентифицировать «Рю Рюко» и его стиль. Предложено несколько версий, но ни одна не обладает такой убедительностью и аргументированностью, чтобы стать общепризнанной.

Как же могло случиться, что Хигаонна, являясь «утидэси», не знал иероглифов имени своего учителя?! Объясняют это тем, что он был попросту неграмотен! Но если так, то мог ли «Рю Рюко» обсуждать с ним вопросы теории и методики, «философии» стиля?!

Будучи  неграмотным, Хигаонна вполне закономерно не знал и иероглифических написаний названий тех ката, которые преподавал своим ученикам. К тому же, переболев цингой, он лишился зубов и нечетко артикулировал звуки. Из-за этого мастера Годзю-рю по сей день спорят, например, о том, как правильно писать: Сэйэнтин, Сэйюнтин, Сэйунтин, Сэйинтин или как-то еще?

Когда рассказываешь историю Хигаонна китайцам или отечественным знатокам Китая, они начинают таинственно улыбаться. Один из наших китаистов, долгое время занимавшийся ушу, не выдержав, сказал мне как-то примерно следующее: «Леша! Ну, представь, в каком ряду в гуане (т.е. в общедоступной школе ушу, какие часто показывают в кунфуистских боевиках) должен был стоять этот «личный ученик», чтобы не знать названий таолу, прилагающихся речитативов и т.д. и т.п.?!» По моему, это замечание совершенно не лишено смысла…

Исследователи спорят не только по поводу того, кто  же был на самом деле загадочный «Рю Рюко». Неясно и многое другое!Учился ли Хигаонна каратэ до встречи с «Рю Рюко»? По Хигаонна Морио и Киндзё Акио – нет, по Хокама Тэцухиро и Токасики Икэн – да. Сколько лет провел в Китае? По Хигаонна Морио и Киндзё Акио – 15 лет, по Хокама Тэцухиро и Токасики Икэн – всего 3 года…

Так что же мы знаем ДОПОДЛИННО об этом «старом мастере», ЧТОБЫ ОЦЕНИВАТЬ его мастерство?!

Такой известнейший ныне мастер Годзю-рю, как Хигаонна Морио, с которым не раз доводилось встречаться Николаю Коровину, много лет подряд ездит в Китай, чтобы изучать фуцзяньские стили ушу и отыскивать следы «Рю Рюко» и Хигаонна Канрё. Анализируя набор ката школы Годзю-рю, он приходит к выводу, что эта школа соединяет элементы стилей журавля, тигра и дракона. А это значит, что можно ставить вопрос о том, являлось ли то, чему учил Хигаонна Канрё СИСТЕМОЙ, или это был всего лишь ЭКЛЕКТИЧЕСКИЙ СБОРНИК надерганных отовсюду ката и методик? Кстати, последнее предположение подтверждает та методика, которой пользовался Хигаонна Канрё при обучении своих учеников: сначала он всем преподавал ката Сантин, а потом – одно из высших ката, которое выбирал сам с учетом личностных особенностей ученика, оставляя другие ката в стороне за ненадобностью. 

С учетом всего сказанного, можно утверждать, что вплоть до конца 19 века в окинавском каратэ не существовало настоящих СИСТЕМ. Напротив, для него были характерны бессистемность, эклектика, отсутствие четкой, серьезно разработанной методики обучения и тренировки, слабая разработка теоретической базы. Какое уж тут «глубокое и необъятное наследие»?

А что же мастера, способные убивать одним ударом кулака?! Неужели их не было на Окинаве?! Может быть, и были, но только документальных подтверждений этих кулачных убийств, протыканий каменными пальцами и т.п. пока найдено как- то не много. Во всяком случае, мне таковые не известны. Так что буду признателен за наводку.

Впрочем, я вполне допускаю, что были и такие умельцы, которые действительно владели искусством иккэн хиссацу. Вопрос только в том, против кого они свое умение применяли. Тут нужно иметь в виду такой показательный факт: в японской метрополии всеобщая воинская повинность была введена в 1873 году, а в префектуре Окинава – только четверть века спустя – в январе 1898 года. И причина была пребанальнейшая: обследование допризывников на острове показало, что физическое состояние и уровень образования окинавской молодежи были настолько низкими, что японское командование признало окинавцы негодными к строевой службе.

При таких условиях человек, который питался немного лучше, чем основная масса населения (а занимались каратэ, напомню, вовсе не крестьяне, а дворяне), регулярно занимался физическими упражнениями, пусть и по самой примитивной методике, и ежедневно долбил свою макивару, имел все шансы намылить в драке шею, а то и убить среднестатического окинавца. И, конечно же, он мог прослыть исключительным, непобедимым мастером. Кстати сказать, это предположение подтверждают данные все тех же медицинских комиссий для допризывников. В 1890 году в качестве первого шага к введению призыва на Окинаве был открыт набор добровольцев. Заявления на службу в армию подали свыше 50 человек, однако медкомиссия признала годными только троих: Ябу Кэнцу, Ханасиро Тёмо и Кутэгата Кэнъю. И что характерно – все трое были учениками мастера каратэ Итосу Анко. 

На мой взгляд, исторические факты убедительно свидетельствуют, что подлинное развитие окинавского каратэ началось только на рубеже 19 – 20 веков, когда Окинава стала префектурой Японии, и на нее начали проникать японские будо, которые имели гораздо более глубокие корни. И очень символично, что великий реформатор каратэ Итосу Анко, создавший фактически самую первую окинавскую школу каратэ, на единственной своей сохранившейся фотографии восседает в окружении не каратистов, а парней из школьного клуба кэндо.

Именно на рубеже 19 – 20 веков сложились предпосылки для социального признания каратэ и превращения его из маргинальной формы рекреации очень небольшой группы людей в боевое искусство, претендующее на всеокинавский, а позднее и всеяпонский статус.

Причем создавалось это новое КАРАТЭДО руками нового поколения, представители которого в своей массе прошли обучение в поставленной по- европейски средней школе, отслужили в армии, где их учили штыковому бою и кэндо и дрессировали в соответствии с прусской системой гимнастики, и понимали, что каратэ должно занять достойное место в семье японских будо, а потому нуждается в серьезных реформах.

Именно к этому поколению принадлежит Мияги Тёдзюн (1888-1953), преемник и реальный основатель современной школы Годзю-рю. Традиция, стоящая на мифологии, и не ведающая истории, выставляет его человеком, который главным образом передавал «великое знание», полученное от Хигаонна Канрё. Однако в действительности это был выдающийся реформатор и самостоятельный творец.

Мияги упорядочивает систему обучения, для чего разрабатывает несколько новых ката (Гэкисай дай ити, Гэкисай дай ни, Тэнсё) и изменяет Сантин, он вводит новые снаряды и упражнения, он экспериментирует с различными формами учебного и тренировочного спарринга, наконец, он дает своей школе название «Годзю-рю». Причем происходит всё это в 1920-е – 1930-е годы.

Кто-то можно сказать, что я пытаюсь умалить уровень развития старого окинавского и роль «старых мастеров» (хотелось бы, все-таки, попросить Николая Коровина назвать их поименно). Ничего подобного! Я просто воздаю по РЕАЛЬНЫМ заслугам тем, благодаря кому окинавское каратэ таково, каково оно есть сегодня.

И, кстати, о заслугах. В 1928 году, то есть в самый разгар становления Годзю- рю, учеником Мияги становится тот самый «человек с тяжёлым, вздорным характером, весьма хилым телосложением, с маленькими руками и ногами и о-о-очень большими амбициями» – Ямагути Гогэн.

Факты свидетельствуют, что к тому моменту, когда Ямагути Гогэн начинал заниматься каратэ (а он начал учиться каратэ у некоего Марута около 1921 года) методика обучения и тренировки в каратэ еще находилась в стадии становления. И именно поэтому японские ученики окинавских пропагандистов, имевшие богатейший опыт занятий самыми разными видами будо, – Оцука, Кониси, Саваяма, Ямагути и др. – принялись заниматься разработкой методики обучения и тренировки, внедрением новых упражнений и технических приемов. В первую очередь это касалось учебных и тренировочных спаррингов, которые в окинавском каратэ с его культом индивидуальных занятий под руководством учителя или без такового были попросту не разработаны. Давайте зададимся вопросом: если бы методика и техника окинавского каратэ были бы совершенны, а личное мастерство его носителей – заоблачно, стали бы их японские ученики ломать себе голову над разработкой правил кумитэ, защитного снаряжения, новых тренировочных снарядов и т.д. и т.п.?
Едва ли. Да и стоит еще оценить такой факт: вопреки утверждениям разных ревнителей окинавских традиций, на Окинаве, в этом раю традиционного каратэ, рядом с ним благополучно существуют додзё и Кёкусин, и Сётокан.

Ямагути Гогэн явился одним из пионеров разработки кумитэ. И в 1936 году подготовленная им команда университета Рицумэйкан в товарищеской встрече наголову разбила команду университета Такусёку, из каратистского клуба которого и вышли, хотя и значительно позднее, столь почитаемые Николаем Эноэда, Яхара, Кагава и пр. И он же, способный научить своего ученика Ояму Масутацу только «медитации под водопадом и созерцанию хрустального шара», делает Годзю-рю одной из четырех крупнейших школ Японии, наряду с Вадо-рю, Сётокан и Сито-рю. А что касается того, что Ямагути нет «ни в одном перечне окинавских мастеров», то не уверен, что Коровин сам понял, что сказал. Ямагути был японцем, а не окинавцем. Как же он мог попасть в «перечень окинавских мастеров»?! Если же Коровин имел в виду, что имени Ямагути нет в генеалогиях Годзю-рю, составленных окинавскими мастерами, то это неправда! По крайней мере, Хигаонна Морио в своей книге по истории Годзю-рю не забыл упомянуть «Кота»!

Не может не вызвать удивления заявление Коровина и о том, что Ояма Масутацу не знал «и японского Сётокан». Действительно, в рассказах Оямы о своих занятиях Сётокан немало путаницы, но, помимо рассказов, есть, все-таки, и документы. Так вот, по документам из архива Сётокай – Ассоциации Сёто, созданной в довоенный период и существующей ныне, Ояма вступил в додзё Сётокан в июне 1943 года и уже 18 февраля 1944 года, всего через 7 месяцев, получил степень сёдан из рук сэнсэя Фунакоси Гитин. 

Ветераны Сётокан, занимавшиеся в додзё Сётокан в то время свидетельствуют, что Ояма был очень близок к Фунакоси Гиго, 3-му сыну Гитина, который фактически руководил тренировками, и, являясь сильнейшим бойцом, во время выездов Фунакоси- старшего всегда сопровождал его фактически в качестве телохранителя.

Ссылка же на тех мэтров, которых Коровин, видимо, считает эталоном Сётокан, вообще не выдерживает никакой критики по той простой причине, что все они принадлежат к поколениям каратистов намного младше Оямы. Так, Эноэда начал заниматься каратэ в 1952 году, Абэ Кэйго – в 53-м (а школой Сётокан – в 1956-м), Яхара Микио и Кагава Масао – еще позднее – во второй половине 1960-х. Иными словами, они делали в каратэ только первые шаги в то время, когда Ояма был известен не только на всю Японию, но и на весь мир.

Вообще, прежде чем сравнивать Ояму с «учеником начальной школы», желающим «преобразовать систему обучения», Коровину следовало бы серьезнее задуматься над биографиями выдающих мастеров каратэ. Возможно, тогда он обратил бы внимание, что ни один выдающийся мастер не был продуктом занятий в одной- единственной школе, пусть даже и с очень глубокими корнями, и под руководством одного-единственного учителя, пусть даже и самого замечательного. 

Потому что всякий выдающийся мастер – это, прежде всего, Личность, Индивидуальность, которая никогда не может уместиться в прокрустово ложе даже замечательного, но всё же чужого опыта.

Выдающееся мастерство – это всегда результат не только прилежного труда отличника-зубрилы, но и творческого поиска, широкого и многообразного опыта принятия вызовов и нахождения своих уникальных ответов, в которых реализуются индивидуальные свойства личности. Всмотревшись, мы увидим это в биографиях и столь милых сердцу Коровина, но столь ему не знакомых «старых мастеров» Хигаонна Канрё и Мияги Тёдзюн, и гораздо менее милых Фунакоси Гитин и Ямагути Гогэн. И тем более – в биографии Оямы.

Если бы Николай познакомился с жизнью Оямы основательнее, то обнаружил бы в ней не только созерцание хрустального шара и медитации под водопадом, но и выступления на профессиональном боксерском ринге, годы занятий каратэ в школах Годзю-рю и Сётокан, Дайто-рю айки дзюдзюцу, Кодокан дзюдо (сдал экзамен на 3- й дан) и Ёсинкан айкидо, многолетнюю дружбу и совместные тренировки с Саваи Кэнъити, учеником легендарного китайского мастера Ван Сянчжая и основателем Тайкикэн, с Ямада Тацуо, лучшим учеником знаменитого Мотобу Тёки и основателем Нихон кэмпо каратэдо, и с Мори Рёноскэ, лидером одной из ветвей Нихон кэмпо, поездки на Окинаву (где, кстати сказать, Ояма на протяжении примерно месяца оттачивал ката Годзю-рю под руководством Хига Сэйко, товарища Мияги по занятиям у Хигаонна Канрё) и в Таиланд… В процессе этой учебы, общения, обсуждения, а также в поединках с представителями разных единоборств ковался уникальный и чрезвычайно эффективный, НЕПОВТОРИМЫЙ ЛИЧНЫЙ стиль Оямы, мастерство которого признавали многие видные метры традиционного каратэ.

В действительности, в 1950-е годы Ояма с его впечатляющими боями с быками, с его уникальными разбиваниями и поединками с представителями других единоборств, был флагом всего японского каратэ. Показательно, что его поединку с быком на стадионе «Тадзоно коросиаму» в Токио, состоявшемуся 11 ноября 1956 года, предшествовали показательные выступления представителей целого ряда школ каратэ и контактных единоборств, в том числе Годзюкай (школа Ямагути Гогэн) и Нихон кэмпо (Мори Рёноскэ).

Взаимные же нападки и обвинения начались позднее, в 1960-е годы, и связаны они были в основном с отказом Оямы поддержать создание Всеяпонской федерации каратэдо (Дзэн Нихон каратэдо рэммэй, сокращенно – Дзэнкурэн), которая в качестве общеобязательных правил проведения соревнований по кумитэ избрала правила сундомэ, допускавшие только обозначение удара. Вот тут уже ни Ояма, ни его оппоненты не стеснялись в выражениях, критикуя друг друга. Причем причины такой остроты конфликта вполне понятны, ведь, по сути, решался вопрос будущего каратэ. Но это уже другая история.

Думаю, пора подвести итоги. И начать хочу со своего отношения к проблеме развенчания мифов в «истории» боевых искусств.

Лично я, как человек, увлеченный историей, считаю это дело совершенно правильным, нужным, а главное – неизбежным. За то, что развенчание мифов неизбежно, говорят все тенденции развития боевых искусств последних десятилетий. Не сомневаюсь, что с каждым годом будут множиться разоблачительные публикации и телепередачи. Нравится это кому-то или нет, этот процесс уже идет и будет только набирать обороты.

В конечном счете, даже если абстрагироваться от чисто теоретического значения объективного освещения истории спорта, точное знание истории боевых искусств важно для их последователей и в практическом отношении – как необходимое условие осмысления пройденного пути и понимания перспектив дальнейшего развития, как важнейшая предпосылка и надежный фундамент совершенствования боевых искусств. 

Однако зачастую, к сожалению, разоблачители прежних мифов, вместо объективного освещения истории боевых искусств, внедряют в головы читателей и зрителей просто-напросто новый набор мифов, причем не мобилизующих и вдохновляющих на подвиги, как прежние, а глубоко деструктивных, способных только разрушать. Именно таковым, по сути, явилось выступление Николая Коровина. Выступление, кстати сказать, совершенно не уникальное. Для примера, рекомендую руководителям АКР познакомиться еще с очерками истории Кёкусинкай в книге А. А. Долина «Кэмпо» или в книге А. А. Маслова «Воины и мудрецы Страны восходящего солнца», которые без труда можно отыскать в крупнейших книжных магазинах Москвы.

К сожалению, наш сегодняшний уровень знания истории боевых искусств оставляет желать много лучшего. И дело не только в том, что нами забыты или не установлены очень и очень многие факты. Дело в том, что сообщество, которое пытается обсуждать ИСТОРИЮ боевых искусств, совершенно не владеет ИСТОРИЧЕСКОЙ МЕТОДОЛОГИЕЙ. И тут не выручают ни 33 года «занятий будзюцу», ни «личное знакомстве со многими ведущими российскими, китайскими, японскими и окинавскими мастерами» и так далее по тексту. 

Вместо того, чтобы отталкиваться от теории и методики физического воспитания и спорта и исследовать генезис, причины и механизм возникновения боевых искусств, тенденции их развития и характерные черты на разных этапах, историю идей, категорий и понятий, техники, классификации, систематики и терминологии, средств, методов и форм организации воспитания, обучения и тренировки, спортивного оборудования и инвентаря, подготовки инструкторов, историографию и источниковедение истории боевых искусств, в большинстве мы до сих пор занимаемся пересказом избитых анекдотов, легенд и откровенной чепухи, обсуждаем, кто кого «проткнёт своим каменным пальцем» (заметьте: не «ПРОТКНУЛ», а только еще «ПРОТКНЕТ»), лезем в личную жизнь. 

Историческая безграмотность, отсутствие четких ориентиров, критериев оценки и сравнения приводят к пустопорожним спорам, которые никак не стимулируют подлинное РАЗВИТИЕ боевых искусств в целом и каратэдо Кёкусин, в частности, а только порождают взаимные нападки и создают возможности для манипулирования.

В этой связи, коль скоро исполнительная дирекция АКР обратилась ко мне с просьбой дать оценку выступлению Николая Коровина, с которым я знаком уже лет 20, позволю себе дать руководству АКР совет. 

Нужно всерьез задуматься о создании такой ИСТОРИИ КЁКУСИН, которая, с одной стороны, была бы предельно ОБЪЕКТИВНОЙ и тем самым ПРЕСЕКАЛА НА КОРНЮ ВОЗМОЖНОСТИ ГЛУМЛЕНИЯ, а, с другой, СТИМУЛИРОВАЛА БЫ РАЗВИТИЕ РОССИЙСКОГО КЁКУСИН, способствовала его дальнейшему совершенствованию. 

Совершенно очевидно, что такая история не может появиться завтра, по мановению волшебной палочки. Для ее создания и для осмысления феномена Кёкусин потребуются усилия целой группы специалистов – и тренеров, и историков, и философов, и переводчиков. И надо быть готовым перетерпеть определенную боль и переживать некоторые разочарования. Объективно: многие мифы Кёкусин уже давно отжили свое, стали ненужным балластом, а сосай Ояма, мягко говоря, не чурался мифологизации раннего периода своей биографии. Я лично убежден, что лучше вскрыть нарыв самому, чем терпеть, как в него будут снова и снова тыкать грязными пальцами совершенно посторонние люди. 

Алексей Горбылёв

(публикуется с разрешения автора)